Мы в ответе за тех, кого приручаем. Геллерт не нанимался нянькой,  и все же сейчас нуждался в своих новых подопечных. Криденс сейчас был в безопасности, более того, с ним пока все шло четко по намеченному плану. Впрочем, Гриндевальд все равно старался оставить простор для импровизации, если вдруг что-то реально пойдет не так. Все же с мальчишкой нужен глаз да глаз.

Геллерт не отступает от своих планов ни на минуту. Он следует своим идеям и убеждениям,  кажется, окончательно слившись с этим всем, будто бы, если убрать ту самую главную цель его существования, то ничего не останется. Геллерт видит в будущем два варианта событий — один принесет облегчение и свободу волшебникам, второй принесет лишь уничтожение и смерть. Но, пока они идут по верному пути, пусть Армия на время затихла. После услышанного в Париже людям нужно прийти в себя, понять и принять истину.

Теперь Геллерту не нужно говорить — люди сами разнесут его волю на весь мир.

По возвращению в Нурменгард он направился к своей ново обретенной соратнице. Куинни Голдштейн была храброй и сильной женщиной, которая нуждалась в правильном совете. И, Геллерт с радостью подтолкнет ее, даст необходимый совет, обрисует перспективы. Если она хотела жить с магглом, Геллерт не был против — каждый будет волен заводить себе сколько угодно питомцев и делать с ними, что угодно. Это, как завести, собаку или сову. И, раз Куинни того захочет, то сможет себе выбирать кого угодно, тут Геллерт ее не останавливает. Вопрос в том, что его идеология предполагает хотя бы такое понимание союзов в немагами, когда как в Штатах страх и излишний консерватизм не предполагает даже этого. Не из ненависти, в которой Гриндевальда так усиленно обвиняют газеты, а из самого настоящего страха. Геллерт лишит волшебников этого страха, сделает все ради этого. Даже, если придется порождать еще больший страх.

— Я не хотел тебя пугать. — негромко заметил он, кажется, выразив на лице почти искреннее замешательство.

Он подходит ближе неспешно, обращая взгляд на Альпы. Уже почти привычный пейзаж, если честно. Геллерт любил этот замок, пожалуй, если он бы мог назвать какое-то место своим домом, то это будет не родительское поместье в Баварии — это будет Нурменгард.

— Эти горы прекрасны и неприступны. — поделился он своими ассоциациями, устремив застывший взгляд на окно, а потом повернулся к Куинни, едва хмурясь. — Тебя что-то тревожит, дитя?

Он бы не хотел этих тревог, поэтому готов их развеивать сколько угодно. Подобно страшным снам, которые отравляют каждое утро.  Мысли Геллерта надежно скрыты, он думает о чем угодно, но не о том, что могло бы смутить Куинни. Не говоря о том, что его обеспокоенность ее тревогой не была пустой. Геллерту нужна была верность девочки, куда больше, чем сама Голдштейн об этом думает.

— С тобой хорошо обращаются? Не могу не признать, что некоторые мои соратники могут быть резки, но не суди их строго. Многие из них неустанно сражаются каждый день. Правительства Европы надеются, что новыми репрессиями они смогут спасти себя. — и его соратники умирают, но Геллерт не говорит много о прелестях открытой борьбы, только опускает взгляд в некой ответной тревоге и сожалении за жизни его людей, которые поддаются репрессиям. Поэтому для Куинни нет места безопаснее, нежели Нурменгард.